Иван Чаплыгин, наш земляк удалой…

Участнику Великой Отечественной войны Ивану Чаплыгину пошел девяносто третий год, но когда слышишь из его уст рассказ о довоенной жизни и фронтовых дорогах, перед глазами всплывает образ молодого парня из Нового Сарбая, которому судьба в равной степени отмерила испытаний и наград.    

Родился Иван в селе Николаевка Новосарбайского совета. В большой семье — семь детей, отец с матерью, да бабка десятая. Сказать, что его родители были зажиточными крестьянами, нельзя. «Но и не бедные, особенно если по детям судить, — шутит Иван Иванович. — у соседей не было никакого сельхозинвентаря, а у моего отца — плуг, бороны и сеялка имелись. Другие из ведерка рассевали семена, а потом серпом жали. А отец уже нет — у него две лошадки. Лошадок-то потом у него забрали, а самого не тронули — такие, как он, вроде подкулачниками считались. Я в семье третий по счету ребенок, и не единственный Иван, был еще младший — тоже Иван».

В 1932 году он закончил четыре класса. Отец тогда отправился зарабатывать грузчиком на Волгу — в бурлаки, как тогда говорили. Старший брат начал обучаться в школе комсомольской молодежи, а закончив ее, ушел «штурвалить» на комбайн. Старшая сестра, после того, как кулацких коров собрали в стадо, пошла их доить. А Ивану совсем делать нечего было — ходил себе пескариков ловить. Как-то со стороны тимашевского совхоза мужчина мимо проходил, увидел его и говорит — ты что здесь, пацан, делаешь? — Не видишь, — отвечает мальчишка, — пескарей ловлю. А тот — айда ко мне на работу. «Я думал, он смеется надо мной, — вспоминает Иван Чаплыгин, — какой из одиннадцатилетнего паренька работник? А он мне снова — телят будешь пасти, деньги получишь, четыреста грамм хлеба свежего каждый день, и молока сколько захочешь. Целое лето я благополучно проработал — в шесть часов утра вставал, и в одиннадцать спать ложился. Боевым был — только грозы немного побаивался. Дальше — больше. Я снова нанялся в подпаски. Дела в семье пошли на лад. Исполнилось мне тринадцать лет. Брат стал зарабатывать штурвальным, сестра трудодни складывала, и я не без дела. Отец вернулся и устроился кладовщиком — от комбайнов хлеб принимал. Дожили до 1937 года, и тут урожай такой добрый, что по 7 килограммов хлеба на трудодень насчитали. И мы получили на всю семью аж четыре тонны зерна. Куда столько девать? Запряг отец лошадей и отправился, взяв меня с собой, в Тимашево — там два воза хлеба мы и сдали. Дали ему документ, по которому он в сельпо мог деньги получить или товары. Спросил тогда отец — что тебе, сын мой, купить, может, коляску? Что за коляска, подумал я, и зачем она мне. А коляской оказался московский велосипед, я удивился еще — как на двух колесах ездить вообще можно, ладно если бы три, а тут… Так первым в деревне велосипед заимел Ванька Чаплыгин».

Как подошел 1938 год, старшего брата в армию забрали. В 1939 году все его товарищи свадьбы сыграли, а Иван холостым остался, но недолго — тоже женился: «С женой шесть месяцев пожили, и меня весной сорокового года в армию забрали. Пригнали нас на Украину, в город Днепропетровск. Там присягу приняли, знамя поцеловали, и рассортировали нас — кого куда. Так попал я в артиллерию — за неделю успел хорошенько рассмотреть гаубицы тридцать второго года выпуска — ствол, нарезка в стволе, колеса, узнал, что каждое орудие по шесть лошадей возят. Потом машина подъезжает — оттуда мне «Чаплыгин, поехали». Вернули в Днепропетровск и зачислили в десантную бригаду. Принялись изучать парашют — до сих пор могу всю матчасть рассказать — 28 клиньев, 28 строп, знаю, как складывается, как раскрывается. И тут война». Прыгнуть с парашютом Иван так и не успел. Новобранцев-десантников погрузили в поезд, и оказались они 28 июня 1941 года под Киевом: «На Белоцерковском направлении стоял двухъярусный мост через Днепр. Нашим войскам продукты, снаряжение подвозили по нему. Около моста — деревянная вышка, нас поставили на эту вышку наблюдать за воздушными боями. Немцы не хотели брать Киев наскоком, задумали окружить слева и справа — хотели нас, как котов, в мешок поймать».

Советские войска начали отступление, и к осени дошел Иван Чаплыгин с оружием в руках до Харькова. И тут вдруг за ним прислали машину — полковник вызывает. В кабинете офицер предложил оробевшему солдату закурить и спрашивает: «Я знаю все твои данные — где ты служил, откуда ты родом и что у тебя жена молодая, мать, братья, сестра. Скажи — почему ты домой письма не пишешь?» На что молодой боец твердо ответил: «Не писал и писать не буду». Ветеран объясняет, почему тогда так решил: «Вот напишу я своим, что жив-здоров, а немного погодя меня пуля найдет. На войне и сверху бьют, и снизу бьют, и на воде, и в воздухе, и танки, и самолеты. Деться некуда — мы там, как мухи на столе после обеда — прихлопнуть ничего не стоит. Зачем впустую близких тешить». А для полковника Иван сказался неграмотным. А тот ему: не хочешь — заставим, не можешь — научим, и направили Чаплыгина на трехмесячное обучение. Проявил он себя способным и старательным курсантом — досконально изучил устройство всех видов оружия, и в начале сорок второго года был оставлен при школе инструктором — преподавать новобранцам так называемого «последнего призыва», сформированного из мужчин зрелого возраста. «Как сейчас помню, — продолжает Иван Иванович, — среди учеников один милиционер был, два председателя колхоза. Неделю с ними позанимался, и наша армия между Купянском и Белым Колодцем вновь попадает в окружение. Младших командиров тогда не поспевали в окопы толкать, и я в составе 13-й стрелковой Ордена Ленина дивизии под командованием Александра Родимцева вновь стал артиллеристом».    

Военный путь завершился для Ивана Чаплыгина возле паромной переправы через реку Северный Донец: «Нас первыми переправили с артиллерией, и мы заняли позицию на берегу, возле лесочка. Через этот лесок мы приготовились было вести огонь для поддержки отступающих войск. В это время откуда-то взялся немецкий самолет — шарахнуло, и я оказался в зарослях люцерны. И вот — семьдесят три года ношу с собой память». Иван получил тяжелую, шестнадцать на восемнадцать сантиметров, рану ягодицы. С госпиталем переезжал из Кисловодска в Нальчик, из Махачкалы в Тбилиси, потом в Цхалтубо. 

Врачи ничего не могли сделать с ранением, никакие лекарства не давали положительного результата: «Вот сойдутся надо мной пять-шесть человек и обсуждают, а рана все равно не заживает. Оторвавшаяся от авиационной мины крыльчатка сожгла кость, и мясо на ней не нарастало. Посовещавшись, медики признали — с таким случаем они еще не сталкивались, и лечению рана не поддается. Приказом мне присвоили инвалидность, и отправили домой, к семье».

Добирался на малую родину долго, немец подступал к Волге, и ехать пришлось через Ташкент.

«Иду по селу, — рассказывает бывший солдат о своем возвращении, — на дворе январь сорок третьего, на голове — пилотка. Подхожу, а в доме моего родного дядьки свет горит. Заглянул — меня в объятья. А мать, оказалось, в это время провожала в военкомат моего младшего брата, тоже Ивана. Вот так совпало — один Иван ушел на фронт, другой вернулся». 

Шесть месяцев дома пробыл, и комиссия признала Ивана годным к нестроевой службе. С 1943 по 1946 год он работал в подсобном хозяйстве куйбышевского пересыльного пункта. Уволившись в запас, вернулся в село, получил участок земли, отстроил просторный дом. Трудился конюхом, бригадиром, завхозом.

«Сейчас мне идет девяносто третий год, — улыбаясь, подытоживает ветеран, — я своего отца перегнал — у него было семь, а у меня восемь детей, старшему — семьдесят три года. Слава Богу, они выросли, все пятеро сыновей служили после войны в армии, отдали долг родине по отцовскому указу, всех я поженил. Трех дочерей замуж отдал. У меня двадцать три внука и двадцать семь правнуков». Завершив свой рассказ, Иван Чаплыгин, вздыхает, и затягивает песню — про удалого Хасбулата.

Сергей КОВАЛЕНКО,
фото автора.
По материалам газеты «Междуречье»
№ 22 (1400) от 27 марта 2014 года

26.03.2014, 1082 просмотра.